Сопки, солнце... Чита

На третьи сутки пути в памяти всплывают строки: «Забрось меня до Чукотки, страна, играть чтобы в прятки». Но страна забросила чуть ближе, в Читу, где проходила литературная мастерская Захара Прилепина.
В поезде
Если говорить о расстоянии, то в азиатской России оно измеряется иначе, чем в Европе. Триста километров - это рядом. Шестьсот - чуть подальше.
Со мной в купе едут семейные. С юга катят до дома, в Улан-Удэ. Вячеслав - военный, Жанна - сотрудник МВД, дочь - школьница.
Попутчики дремлют под стук колёс, просыпаются для приёма пищи. За несколько дней уже не первой в их жизни поездки пейзажи за окном примелькались, потеряли очарование. Вячеслав, растерев рукой заспанное лицо, усаживается на нижнюю полку. Он был в Томске, Иркутске, Москве (много где по России), в Белоруссии и был на СВО. Про командировку не рассказывает, но вспомнил про родной Улан-Удэ и призадумался.
- Перед командировкой нас возили в Иволгинский дацан. Самый знаменитый в России. Там находится тело Хамбо Ламы Итигэлова. (С 1927 года, по мнению буддистов, монах находится в состоянии нирваны - между жизнью и смертью. Феномен Итигэлова не объяснён учёными. Его тело в позе лотоса не подвержено разложению). Там есть старая арка, - вспоминает Вячеслав, - через которую нас всех проводили. Были в буддистском храме, где лама нас благословлял. Главное - не поворачиваться к Будде спиной.
- Помогло?
- Да, - спокойно отвечает Вячеслав. - Все вернулись живыми. В первую командировку, без благословения, потеряли своих парней.
За окном мелькают нити проводов и столбы, тянутся красноярские ели, пихты и кедры. В этой дремучести утопают дачные посёлки, бредут по известным только для аборигенов тропам путники. Медведей, похоже, не боятся. 
Вячеслав ещё говорит о Байкале, мимо которого поезд стучит почти пять часов, о том, что Улан-Удэ некоторые несведущие в топонимах люди часто принимают за монгольскую столицу. «А, Улан-Удэ, - передразнивает Вячеслав и щёлкает пальцами с всезнающим видом Будды, - вы чё, из Монголии?» Тихо смеется. А ещё в Забайкалье нет привычных сетевых магазинов типа "Магнит". Но это ничто на фоне отяжелевших старых сопок.
За три дня пейзаж плавно, как по натянутому канату, меняется от зауральской лесостепи до сопок с щетиной сосен.

В Чите
Город встретил солнцем, от которого над сопками струится марь. Местный климат суров, но Зауралье крепко подковало. Забайкальский зной обманчив, и уже к полуночи по улицам растекается прохлада.
Чита с четырёх сторон окружена брюхами великанов, на которых по утрам клубится туман, о сосновый частокол рвутся облака, по скалистому руслу спешно утекает Ингода. Местная же Читинка пересыхает, оставляя после себя пустой канал.
Улицы Читы прямы, как осанка Чингисхана (по версии некоторых ученых именно здесь родился прославленный полководец, тот, кто замыслил совершить на первый взгляд невозможное - объединить Азию и Европу). Ровные линии дорог среди старинной архитектуры объясняются просто: Чита, изначально небольшое селение, преимущественно состоящее из деревянных домов, стала городом в 1851 году по указу Николая I. На город возлагалась миссия развития дальневосточных земель. Практически идеальной застройкой читинцы обязаны декабристу Петру Фаенбергу. Именно он создал план для будущего города. Кстати, декабристы (кроме испепеляющего солнца) - то, что роднит Курган и Читу. В 1827 году в Забайкалье прибыли первые сосланные вольнодумцы. 
Размышляя на Мастерской о «столичных гостях», кто-то видит в них освободителей и подвижников, кто-то - государственных преступников, изменников, проводя аналогию с нашими днями, иные с улыбкой высказали немного абсурдную, на первый взгляд, вещь: декабристов, как опасных преступников, ссылали группами (со стороны власти логичнее было «разобрать метлу по прутьям») исключительно лишь потому, что они были движущей силой развития провинций.
В Забайкалье жил Николай Бестужев, запечатлевший Читинский острог на акварелях, Александр Одоевский, тот самый, что написал Пушкину «Из искры возгорится пламя» в ответ на «Во глубине сибирских руд», Дмитрий Завалишин, готовивший план присоединения Калифорнии к России. Последний, кстати, остался в Забайкалье даже после окончания срока ссылки и был выдворен из Читы в Казань в 1863 году за критику местной власти. Вот такие декабристы, получавшие в наказание ссылку из Азии в центр России. А ещё был женат, старше жены аж на 47 лет, ещё воспитывал шестерых детей, ещё пережил молодую супругу и умер в 88. Потомки Завалишина теперь живут в Москве и Петербурге.
На исходе пятого дня под палящим солнцем «очитиниваешься вкрай». Прищур не сходит с лица даже в тени, оттого все встречные с оттенком азиатских далей. Машины «праворульные», и белой вороной смотрится отечественная «Гранта». Вокруг снуют китайцы, громко говорят. Бойкая и владеющая русским китаянка подбегает к Ксении, нашему экскурсоводу: «Гуня (китайское обращение к женщине), а это сё?» - и указывает на ресторан с вывеской «Старинный замок». После минутного объяснения на упрощённом русском с примесью жестов удаётся донести до восточных товарищей, что это всего-навсего название, и ничего старинного в «старинном» нет. «А-а, - протягивает с широкой улыбкой китаянка, - а мы думаем, сё тако?»
В Нерчинске
Ветер по асфальту гоняет пыль. А. П. Чехов, находясь проездом в Чите, назвал её «чертовой песочницей» и, пробыв здесь всего лишь несколько часов, отчалил на восток, в Нерчинск - в «городок не ахти какой, но жить можно».
В Нерчинске, несмотря на свою захудалую провинциальность, есть дворец. В прошлом - дом золотопромышленника Михаила Бутина, в нынешнем - музей. С множеством комнат, с потайными ходами, с парадным залом, с музыкальной ложей и огромным зеркалом из Парижа (16 кв. м), которое долгое время считалось самым большим в мире. Для зеркала, кстати, чтоб установить его в гостиной, пришлось разобрать крышу. И всё это в «не ахти каком городишке». Именно здесь останавливался передохнуть Чехов. Ещё в доме Бутина есть оригинальный витраж Архангела Михаила, сделанный на заказ в Германии у промышленника Цеттлера. К слову, подобных картин осталось всего две – в Петербурге и в Европе. Краски не утратили своей яркости спустя более века. В коллекции Бутина есть и камень морион, величиной с баскетбольный мяч. Многие видят в нём магическое начало, дотрагиваются до острых краёв кварца. В силу камня веришь вначале, когда бродишь от комнаты к комнате, от кабинета к кабинету, но волшебство его становится лишь выдумкой, когда слышишь слова уже ушедшего вперёд экскурсовода:                  «… Михаил Бутин почти разорился, вёл тяжбу с кредиторами, умер, подорвав своё здоровье». Как и в любом доме с историей, в этом есть свой призрак, а ещё поговаривают о проклятьи семьи Бутиных - все дети умерли, так и не повзрослев.

В Агинском
Если от Читы двигаться на запад, можно оказаться в «мини-Бурятии».
Агинское - село с буддистским колоритом. Раскосые буряты встречают в национальных малгаях (традиционные головные уборы) с красными шёлковыми кистями. И всё это при плюс сорока. Вручают голубой, как воды святого Байкала, хадак, который после возвращения домой нужно беречь. 
В Агинском чуть больше 17 000 жителей, преимущественно - буряты. Среди степи вместо юрт раскинулись благоустроенные дома. Деревьев нет – от зноя не спрятаться. Обнажённость улиц бросается в глаза, как и идеально чистые обочины и тротуары.
- Ну да, - на распев, чуть с акцентом, говорит встречающая нас бурятка Рита, - мы субботник каждую неделю проводим.
Буддистские монахи живут своей неспешной жизнью. За массивными воротами время останавливается. На территории в десятки гектаров расхаживают лошади с длинноногими стригунками, воркуют голуби, дремлют псы, с всезнающим и уставшим от бренности мира видом жуют траву верблюды.
Встретивший нас Даши-Лама подрабатывает здесь экскурсоводом. Он быстр, прямолинеен, в кашая (одежда буддистского монаха) и солнцезащитных очках совмещает в себе парня из 90-х и философа нашего века.
Даши спешно ведёт нас к старейшему на территории дацану, которому более ста лет. Внутри пестрота красок, запах благовоний, ещё не успокоились после службы молитвенные барабаны, которые принято крутить, читая про себя мантру. За стеклом восседает Будда, смотрит далеко вперёд, на сопки. Мир буддизма непонятен, многослоен, как лоскуты цветных тканей в дацане, каждый из которых символизирует природную стихию. 
По пути от дацана к дацану Даши поит пугливых коней, поднимается на вершину холма, где высится белостенный буддистский храм. За тяжёлыми дверями, под сигнализацией, в нетронутой читинской жарой прохладе хранится главная реликвия Агинского – девятнадцатиметровый Будда.
- Его восстанавливали по частям после войны (Великой Отечественной), - рассказывает Даши, - некоторые детали были утеряны, заказывали новые. Руки и голова покрыты сусальным золотом, а внутри измельчённые сухие травы. По объёму - где-то вагон. 
На обратном пути Даши читает свои философские стихи. Оказывается, «пишет в стол». Среди монахов его увлечение никто не поддерживает. 
- Сначала даже сбегал, - отвечает на вопрос о жизни в дацане. – Было тяжело. Но мать сказала, если выбрал монашество, то назад дороги нет. А уже потом понял, что это и есть мой путь. 
Даши идёт по памяти, порой путает лошадей и верблюдов. Ненадолго снимает затемнённые очки. Монах слабовидящий, но незрячим его не назовёшь. На прощание фотографируется, жмёт руки, просит подписаться на него «ВКонтакте». Вот такие они, современные буддисты.

О трёх богатырях в Чите
Воспоминания о Чите растворяют воспоминания о литературной мастерской Захара Прилепина, собственно, которая и была целью поездки. Мастерская - это не о творческом взлёте и громком выстреле в цель. Мастерская - это о другом. О том, что можно разделить ужин с писателем из Владивостока Василием Авченко («Кристалл в прозрачной оправе» - это его, ещё природная скромность - тоже его). Мастерская о том, что Колобродова можно называть на «ты». Если прямо, Алексей Юрьевич - человек, которому запросто может позвонить Захар Прилепин и сказать: «Лёш, я там рукопись выслал. Прочти». Колобродов пишет критику и рецензии, а ещё даёт жизнь будущим книгам, принимая их, как младенцев с ещё незатянувшимся родничком. Мастерская это о том, что из Донецка прилетает поэт Анна Ревякина, из Китая с футболками «Мао Цзэдун» приезжает поэт Алиса Орлова-Ягубец, заглядывает в гости Илья Шамазов. Илья - нацбол. В прошлом защищал русских в Прибалтике, когда по окраинам рухнувшей Империи полыхали пожары, скрывался от литовской полиции, на скорости 80 км/ч спрыгнул с поезда. Сломал ногу. Сидел в заграничной тюрьме 8 месяцев. Теперь Шамазов культовая личность, прототип для «Саньки» Прилепина. Мастерская - это о том, как эксперты Олег Демидов, Алексей Колобродов и Владимир Безденежных среди ночи в предгорьях Алханая читают свои стихи, и не только свои, а после поют «Выйду ночью в поле с конем». Этакие литературные три богатыря на словесных скакунах.
Виктория Сорокина, 
с. Каминское.

От редакции
Виктория Сорокина из села Каминское, совсем недавно получившая диплом по специальности «Журналистика» Курганского государственного университета, стала одной из немногих, кто прошёл отбор в литературную мастерскую Захара Прилепина.