Братья

У Любови Фёдоровны Сорокиной, уроженки деревни Новоспасовка, сейчас проживающей в Куртамыше, четыре брата ушли на фронт, трое не вернулись с полей сражений. Любовь Фёдоровна начала работать с 14-ти лет. Сначала возила на фермы сено и солому, вывозила с полей пшеницу. Когда вышла замуж и переехала в деревню Сорокино, трудилась в сельском хозяйстве, долгое время была поваром в колхозной столовой, садике и школе.

День хорош. Баба Люба его не видит. Видит братьев, которых не помнит. И плошки экрана не видит, в которой смешались разгрузка, «солнцепёк» и запястье в «околокурском» подвале, точь-в-точь, как у бабы Любы, с чёрной веной, но с ржавой сквозной отметиной.

Баба Люба не видит. Только вспышка «солнцепёка» самая яркая. 
- Одно могу рассказать, каки у их были семьи, - ткнулась глазами в свет, вспоминая братьев. - Самый первый, это был Аристарх, - потянула, как дохнула на окно. - Аристарх Фёдорович. Когда он ушёл на фронт, у его осталась жена Елена Тимофеевна и два сына Василий и Демьян. Как щас помню, мы на полатях с сестрой лежим, а мама квашню выкатыват. Мутовку-то вытащила, оскабливат, а Демьян-от говорит: «Васька, я бы та-ак и поглодал мутовку».
Кошка уходит, не терпит стариковских слёз. 

Трёх лет была я, когда началась вой-на. Давали пять килограмм на семью. От-хо-дов, - по слогам отсекла. 

Над кроватью лица серые. С бородой и статный, рядом «молодайка». Баба Люба знает, что гляжу на тусклый портрет, не видя, хватает мой взор.
- Второй был Григорий. У его было две девочки Августа и Надежда. И жена Аполинария. И вот Бог дал же счастья. Его дважды выручил немец. Он работал шофёром там, на фронте. Уезжал за снарядами. И обратно-то едет в этот же лес, раз из какого он уехал. Бежит человек в шинели навстречу, машет руками, машет. «Остановился, - говорит, - не могу понять, в чём дело. Приглушил машину-то, на ступеньку-то встал. А он кричит: «Рус, назад. Здесь мы. Немцы». Я как развернулся. Да как погнал назад! И ждал, то ли выстрелит он в меня, а полная машина снарядов». Второй раз такая же история случилась. Машина сломалась. Надо под неё. «Я, - говорит, - гляжу – ноги. А форма-то не наша. Я замер. Он по-русски: «Вылазь быстрей, гони назад». Я вылез. А он поднял ружьё и «тра-та-та»! Думаю, всё. Конец. Только успел ему скричать: «Спасибо».
Баба Люба на «тра-та-та» улыбается, кривыми пальцами выставляет невидимый ствол, путает «автомат» с «ружьём». 
- Когда он с фронта вернулся, я в тот год пошла в первый класс. Была ночь. Мама меня будит: «Любанька, вставай, Гриша пришёл. Ты ему говори: «Здравствуй, Гриша. Он тебе ведь не дядя, Гриша-то». Пока шла, повторяла: Гриша, Гриша. Через заворчик перелезла, в избу зашла, видно, стушевалась. Сидит такой дяденька. «Здравствуйте, дядя Гриша». Из четверых он пришёл один.
День хорош, маслом течёт в окно. Баба Люба видит свет и белое пятно.
- Третий был Иван. У его было два сына. Они жили с нами в одном доме. Потом получила Анна Егоровна (жена) похоронку. 
Баба Люба вспоминает про Новоспасовку. Новоспасовки нет, но осталась в бабе Любе. Вспоминает про чугун и брюкву из печи, про глиняную чашку-горнушку, с нежностью - про маленький хлебный кусочек. 
- А четвёртый, Семён. Они только поженились с Зоей. Сколько-то месяцев прожили, и война. Семён ушёл. И не пришёл. Потом получили похоронку. Зоя принесла её тяте и говорит: «Вот тебе, тятенька, похоронка. Я молодая. Я всё равно выйду замуж. Мне по ей не получать. Вот, я тебе оставляю». Тятя за Семёна так до самой смерти и получал сорок рублей. Зоя приезжала к нам из Новосибирской области. Привезла портретик небольшой. Есть он где-то у меня.Баба Люба «не сидит», чтобы найти порт-рет. Вспоминает про серые лица на стене. У «тятеньки» Фёдора четверо сыновей и трое детей «второго нароста». И внуки росли вместе с детьми. «Тятенька» был старше второй жены на тридцать с лишним лет. 
- Вот такие у меня были братья. Оставался один Гришенька. Когда Иван пошёл на фронт, поднял меня на руки и куклу мне подал. 
Куклу баба Люба не помнит. Помнит «Жуковские ворота» с полкилометра от деревни, под которыми провожали Ивана. 
Поздняя осень и баба Люба в стяжённом одеяле. Иван, Анна и тятя тряслись на телеге. Племянница Анны Зойка подхватила Любу на руки, шла следом, и Любины ножки торчали из одеяла, студились осенью.
- Росту у единого не знаю. Гришу видела, знаю рост. До-о-олго чувствовалась его щека. Колюче шибко было, - она тронула ладонью морщинистую щёку и каплю на ней.

Виктория Сорокина, 
с. Каминское.